Через неделю после потопленной в крови попытки путча командир моей бригады сообщил мне, что генерал Уфкир ждет меня в своем доме в Суисси. Я воспринял это сообщение с очень смешанными чувствами. Однако, от полковника Мимуна Убеджи, заместителя командира танковой бригады, я узнал, что Уфкир находится в штабе армии. Я поехал на моем автомобиле прямо туда. Я был в той же самой полевой форме, что и в тот день, когда мы с Уфкиром ехали в одном танке. Уфкир был только что назначен командующим армией и министром обороны.

Когда я прибыл к месту назначения я увидел в зале ожидания с десяток офицеров - майоров, полковников, генералов, - которые сидели в зале ожидания и ждали прибытия Уфкира. Я прошел в секретариат генерала, чтобы доложить о своем прибытии. Майор Аруб, секретарь генерала, принял меня. Он не мог скрыть своего удивления, что какой-то лейтенантишко, без официального письменного приглашения является в полевой форме, чтобы лично встретиться с министром обороны. Я сказал ему, что министр велел мне позвонить. Аруб сказал мне, что Уфкир утром на большом собрании офицеров со всех концов страны отозвался обо мне с похвалой. После этого Аруб прошел в кабинет Уфкира. Последний срезу же вышел, обнял меня и пригласил следовать за ним. Он дал Арубу понять, что у него нет времени для того, чтобы принять офицеров, сидевших в зале ожидания.

Мы вместе поехали в служебном автомобиле Уфкира, большом, черном, французском ДС. Шофером был фельдфебель. По дороге Уфкир сказал мне по-французски: "В последнее время я много слышал о тебе. Ты был хорошим учителем, отличным кадетом и храбрым офицером". И добавил с широкой улыбкой: "Французы не научили меня арабскому языку. Может быть, ты попытаешься меня арабизировать, как ты это пытался сделать с генералом Гарбауи?" Для меня было странно, что мы, два марокканца, беседуем по-французски. Уфкир прошел через французскую школьную систему и говорил по-арабски очень плохо.

Я ответил ему, тоже с улыбкой: "Нелегко избавиться от французского колониализма, который продолжает довлеть над нами в языке, в культуре и в политике". Уфкир был в штатском и в темных очках, которые он всегда носил. Он любезно пригласил меня на свою виллу, похвалил за спокойствие и самообладание, которые я, по его мнению, проявил 10 июля, расспросил о моем детстве и о моей военной карьере.

Он представил меня своим детям и показал своего львенка по кличке "Схират". Его жены не было дома. Он спрашивал меня о настроениях в армии и среди моих товарищей-офицеров. Это показалось мне подозрительным. Я попросил времени на обдумывание и пообещал за три дня составить подробный доклад. Я добавил: "Сразу могу сказать одно: армия насквозь коррумпирована".

Уфкир пустил в ход весь свой шарм, чтобы обмануть меня, молодого офицера. Мне страшно хотелось знать, что он на самом деле думает, и я спросил его без обиняков: "Что вы думаете об организованной коррупции в общегосударственных масштабах?" - "Марокко находится в глубоком кризисе, - ответил он, и лукаво добавил: Если король не проведет решительных социальных реформ, боюсь, можно ожидать новых военных путчей".

Хотя репутация Уфкира была весьма скверной, мое недоверие постепенно исчезало. - "Многие генералы и министры насквозь коррумпированы", - говорил он и привел пример одного мерзавца - полковника, о котором было известно, что он растратил огромные суммы государственных денег. - "Этот человек - негодяй, и ему следовало бы отрубить голову, но он лишь один из многих тысяч кровососов, которые грабят нашу страну", - подчеркнул Уфкир. Я распрощался с генералом и покинул его роскошную виллу с более твердой, чем раньше, решимостью в случае необходимости заключить с ним пакт, чтобы свергнуть деспота, руки которого по локоть в крови.

Мятеж в Схирате изменил Уфкира, но я тогда об этом не знал. Мое собственное представление об Уфкире начало принципиально меняться. Когда в ранней юности формировались мои политические взгляды, Уфкир был начальником полиции, а полиция для меня олицетворяла угнетение.

Поскольку "государственные мужи" в Марокко сами охотно называли себя рабами или орудиями короля, чтобы сделать карьеру, я и считал их за таковых. Марокканский король мог сказать о себе, как некогда Людовик XIV: "Государство - это я", а все прочие - его крепостные. Хасан наслаждается, когда его министры употребляют традиционную формулу: "Ваше Величество, я - Ваш раб".

В Марокко нет министров, заслуживающих этого имени, а есть только рабы. Я ненавижу смехотворный культ личности короля, и мне претит представление, что нужно слепо повиноваться одному человеку. Нужно быть верным идеалу и своей стране. Тираническим монархиям и диктатурам не нужны свободные люди, поэтому рабство (в разных формах) является частью марокканской монархии.

Королевская гвардия состоит из рабов в собственном смысле этого слова, из негров, которых родители Хасана купили по дешевке в Черной Африке. Хасан никогда не мог положиться на марокканцев. Но самое скверное в рабах короля то, что они относятся к народу столь же жестоко и высокомерно, как монарх к ним. Для Хасана полицейские и солдаты всего лишь его собственные цепные псы.

Марокканская полиция наводит ужас на страну. Поскольку Уфкир возглавлял полицию, народ, естественно, считал его ответственным за все.

Но главным ответственным, разумеется, был король. Ближе всех стоял к нему человек по имени Гдира, который долгое время был министром внутренних дел. "Гдира" по-арабски значит "маленький горшок", Хасана в этот период, разумеется, стали звать "гедра", т. е. "большой горшок".

Большинство офицеров разделяло мое мнение об Уфкире, но следует помнить, что Уфкир, собственно, никогда не служил в марокканской армии. После получения независимости он из французской армии прямо перешел в личные адъютанты короля, потом возглавил полицию, а еще позже - МВД.

После схиратского мятежа и назначения Уфкира командующим армией наше мнение о нем стало меняться. Мы начали догадываться, что он не очень-то хорошо относится к королю, и увидели, что он далеко не так всесилен, как мы думали.

В армии без ведома Уфкира происходили важные вещи. Так, например, о своем назначении министром обороны сразу же после схиратского путча он узнал только по радио, находясь в казарме Мулай-Исмаила, когда я привез его из Схирата.

Одновременно Хасана назначил новым командующим танковыми войсками полковника Хатими, а новым командующим ВВС - полковника Льюсси, не известив об этом предварительно Уфкира. Оба они получали приказы непосредственно от короля. Тогда я понял, что король так же организовывал и полицию. Мне стало ясно, что Уфкир был нужен ему лишь как фасад. Простой народ ничего этого, конечно, не знал.

Понятно, что сначала я относился к Уфкиру очень скептически. Он наивен, думал я, если воображает, что может использовать меня в своих целях. Но при нашей первой встрече он показался мне очень скромным и симпатичным, совсем не тем деспотом, каким я его себе представлял. Его поведение в личной жизни находилось в разительном противоречии с его функциями. Он излучал добро. Я думаю, у него было сильно развито чувство справедливости. Он инстинктивно ненавидел марокканских политиков и высший слой, который думает лишь о привилегиях и готов хватать объедки с королевского стола. Он с близкого расстояния увидел, сколь лицемерна мораль этих людей, как они лижут сапоги королю, ища его благосклонности. Уфкир, конечно, знал о своей дурной репутации. "Народ думает, - откровенно сказал он мне однажды, - что я держу корову, пока воры ее доят".

Но Уфкир был профессиональным военным, который руководствовался скорее инстинктами, чем сознательными политическими идеями. Когда он вернулся в армию, его потянуло к радикально настроенным офицерам. В конце концов, он был солдатом старой французской школы со всеми достоинствами и недостатками людей этого типа. Во Франции все-таки произошла революция, и французскому офицеру трудно было терпеть, что с ним обращаются, как с рабом.

Через четыре дня после моего первого визита я снова прибыл на виллу Уфкира в Суисси с докладом на 30 страницах, изобилующим цифрами и фактами, документом весьма взрывчатым. Я разоблачал коррупцию среди офицеров и показывал, как они делают карьеру благодаря кумовству и взяткам. Уфкир внимательно прочел доклад и запер его в стенной сейф.

Немного нервничая, он спросил меня, показывал ли я мой доклад еще кому-нибудь. Я ответил, что нет. "Пусть это дело останется между нами", - строго приказал он и, после долгого молчания, добавил: Полгода назад я передал королю аналогичный доклад о коррупции в МВД. Он сказал мне: "Не твое дело критиковать систему".

Уфкир увел меня в свой сад (опасаясь спрятанных микрофонов) и пожаловался: "На бумаге я был министром внутренних дел, но на самом деле им был не кто иной, как сам король, который руководил губернаторами, полицией и - через Бель-Алема, секретаря кабинета и генерального секретаря МВД - всем департаментом. В армии и в министерстве обороны он, конечно, сделает то же самое. Я мало чем могу помешать этому, но я на деле докажу офицерам, что сыт по горло коррупцией".

После обеда Уфкир рассказал ряд анекдотов о дворе и о лизоблюдстве министров перед тираном. Он курил одну сигарету за другой, и его нападки на режим становились все более резкими. Так он поведал мне, как темнокожий министр Снусси во время одного совещания министров сказал "Я Ваш раб, Ваше Величество", а Хасан прикрикнул на него: "Надо быть им не на словах, а на самом деле". - "Так эта династия всегда относилась к своим подданным", - прокомментировал Уфкир.

В итоге "второй человек в королевстве" предложил мне официально стать его ближайшим сотрудником, его адъютантом. Мы должны были сотрудничать ради спасения Марокко. Я принял это предложение при том условии, что за мной останется моя танковая часть. Уфкир согласился. С этого дня я стал его доверенным лицом и постоянным посетителем его дома.

Я сидел за одним столом с министрами и генералами, которые свидетельствовали свое почтение этому могущественному человеку. Все они называли его просто "генерал". Длими, только что назначенного начальника контрразведки, которого все боялись, никогда не приглашали. Несмотря на это, я думал, что Уфкир и Длими - друзья. Лишь позже я узнал, что они были соперниками, и что король грубо натравливал их друг на друга. Уфкир часто раскрывал мне душу, когда мы ехали вместе в автомобиле. Мы говорили при этом по-французски, чтобы нас не понимал сопровождавший нас охранник. Иногда мы ездили без шофера и без охранника.

Однажды в сентябре, в три часа ночи (Уфкир был из числа "сов"), генерал заговорил о схиратском заговоре: "Тысяча кадетов могла повернуть историю Марокко к лучшему. Мы могли бы сделать в нашем развитии скачок на 100 лет вперед. Мы должны любой ценой избавиться от монархии. Хасан высоко держит знамя династии, которая продала нашу родину французам и в начале ХХ века привела ее к катастрофе. Вместо того чтобы заниматься государственными делами, король предается в Фесе всякого рода порокам. В его гареме 150 женщин, причем некоторые из них похищены средь бела дня его сыщиками. К тому же он наркоман. Его семилетний сын принимает участие в собраниях, и все должны целовать ему руку. Это гораздо хуже, чем при Людовике XIV".

Хасан управляет Марокко как своим личным владением. "Анекдот времен его юности проливает свет на его личность, - заметил Уфкир. - Когда он был наследником, его учитель географии попросил его показать на карте пару стран. Когда будущий Хасан II указал на Марокко, он сказал: "Это двор моего отца". В Марокко нет разделения между государственной кассой и дворцовой шкатулкой. Хасан владеет всем. Он правит страной по средневековому образцу и смотрит на всех министров, как на рабов. Он имеет абсолютную власть. Кроме того, он пьяница и безнадежный наркоман.

Особенно он любит гашиш, но не пренебрегает и ЛСД. Он ведет порочную и распущенную сексуальную жизнь, особенно он любит насиловать невинных девочек, которых для него похищают в Рабате и привозят во дворец. В поездках его всегда сопровождают 50_60 женщин, и дворцовая стража не должна смотреть на них. Охранники должны отворачиваться, когда машины с женщинами проезжают через ворота. Он такой сексуальный маньяк, что заставляет жен своих министров ложиться с ним в постель. Это стало своего рода традицией. Когда он устраивает праздник, он всегда приглашает министров с женами. Для затравки он бросает на пол горсть драгоценных камней, и гости за них дерутся.

Потом он уводит жену того или иного министра к себе в покои, а осчастливленные мужья, гордые, как павлины, рассказывают потом, как хорошо король относится к их женам. Мало того: у Хасана есть еще "спецотдел", задача которого - поставлять ему европейских женщин. Этот отдел состоит из двух сутенеров, один из которых именует себя "д-р Робер", а другой, грек, известен под именем "Мехди". Они имеют ранг дипкурьеров, дипломатические паспорта и два частных самолета для доставки девиц из Европы.

Говорят, один из них специализируется на блондинках, а другой - на брюнетках. Придворные Хасана не лучше его. Его покойный брат Мулай Абдалла, педик, любил брать себе в любовники сыновей министров. Однажды он увез в свой замок Ифран моего сына Рауфа. Когда я узнал об этом, я пришел в бешенство и устроил грандиозный скандал", - вспоминал Уфкир.

Он поведал также, что король держит под контролем почти весь рынок наркотиков в Марокко. Это секрет полишинеля. В армейских верхах и в администрации все знают, что королевский дворец давно уже служит перевалочным пунктом торговли наркотиками, а все плантации мака и гашиша принадлежат лично королю.

Ученики военной академии в Кенитре - сплошь сыновья офицеров лейб-гвардии Хасана. Их называют "бахшуш", что значит "сыновья гашиша". Когда я был инструктором в унтер-офицерской школе в Ахермуму, там была целая группа таких сынков, которые без стеснения распространяли гашиш в неограниченных количествах.

На праздниках у короля все накачивались наркотиками, и если какой-нибудь министр отказывался, ему сразу же приклеивали ярлык чудака, которому нельзя доверять. Когда коррупция и разложение являются частью системы, приходится ради карьеры выть вместе с волками.

Хасан часто встречается с крупными дельцами. Я живо вспоминаю визит к Уфкиру одного типа, который называл себя "доктор Бихи". Уфкир представил мне его как "дипкурьера Его Величества". Я заметил, что явно тошнит от этого гостя. Когда тот ушел, Уфкир сказал мне, что на самом деле это "наркокурьер", руководитель международной сети сбытчиков. Он жил во дворце и имел должность. Марокко - рай для мошенников всех мастей, висельников и головорезов.

В другой раз Уфкир рассказал мне о деле Бен-Барки. Несколько лет спустя Длими подтвердил мне его версию. По словам Уфкира, заказ на убийство Бен-Барки дал лично король, использовав при этом свою тайную полицию, которую он создал еще будучи наследником для интриг против своего отчима Мохаммеда V. Она называлась "Специальная служба безопасности", сокращенно ССС. С ее помощью король контролирует разведку и даже армию.

Во главе ССС стоит генерал Мулай Хафид Алауи, член королевской семьи и один из ближайших советников Хасана. Крестными отцами ССС были специалисты из ЦРУ и Моссада. Никто, кроме Хасана и его ближайших сотрудников не знает деталей работы этой организации, а многие вообще не подозревают о ее существовании.

ССС стояла за убийством вождя националистов шейха Аль-Араба в 1964 г., за похищением жившего в эмиграции противника режима Хуссейна Аль-Манузи с аэродрома в Тунисе в 1973 г. и за заказным убийством Омара Бен Джелуна, главного редактора марксистской газеты "Аль Мохарир". Бен Барка тоже на совести ССС. За несколько дней до его убийства король вызвал к себе Уфкира и Длими и приказал им вылететь в Париж и провести там с Бен Баркой переговоры о его возвращении в Марокко. Эта встреча была задумана как ловушка как для Бен Барки, так и для Уфкира с Длими.

Когда оба министра прибыли в Париж, они узнали, что Бен Барка уже похищен и убит. Убийцами были французские профессиональные киллеры, нанятые Хасаном при посредстве ССС. Король явно преследовал при этом цель скомпрометировать Уфкира и Длими, на которых пало подозрение в соучастии в убийстве. Это должно было сделать их еще более зависимыми от него. Они вернулись в Марокко разозленные и вынуждены были терпеть обвинения в соучастии. Разумеется, генерал де Голль знал правду и открыто говорил, что главный виновник - сам Хасан II.

Уфкир сказал мне, что по приказу короля труп Бен Барки растворили в кислоте, а его голову агенты ССС доставили из марокканского посольства в Париж в Рабат дипломатической почтой. Голову замуровали в стенах дворца, недалеко от юридического факультета. Отрубать голову врагу и потом хоронить ее в стенах своего дома - такова была традиция королевской семьи, происходившей от древнего рода пиратов и бандитов.

Как уже говорилось, Бен Барка учил Хасана математике и предложил сделать его наследником. Но семья Хасана не любит быть чем-нибудь обязанной простым смертным.

Так дед короля убил солдата, который спас его из воды, когда он упал с лошади, пересекая вброд реку Сусс. Сам Хасан приказал устранить солдат, которые спасли его от смерти в Схирате, и понизить в чине майора Ассари, который после неудавшегося путча в Схирате руководил разгромом отряда Абабу в Рабате и тем самым спас монархию. Наконец, он приказал уничтожить всех марокканских и иностранных агентов, которые участвовали в убийстве Бен Барки и потом бежали в Марокко.

Может быть многим покажется, что я приукрашиваю роль Уфкира и Длими в деле Бен Барки. Но при этом следует помнить, что они рассказывали все это конфиденциально и никогда не думали о том, что я это опубликую. К тому же, Уфкир составил досье по делу Бен Барки, которое в определенный момент будет предано гласности. Все знали, что как Уфкир так и Длими сделали карьеру только благодаря своей многолетней службе диктатуре и своей борьбе против оппозиции.

Нам, "свободным офицерам", было ясно, что в будущем свободном Марокко ни один из этих двух не будет играть важной роли, но они были нам нужны. Наш "брак" с Уфкиром и Длими с самого начала был "браком по расчету". Оба они были профессиональными военными, получившими образование во Франции, и первоначально служили колониальным властям, как и вся марокканская армия. При демократическом правительстве они тоже бы стали демократами, а Хасан использовал их, как раньше французы.

В принципе, политики, такие как Бен Барка, ответственны за пороки режима, солдаты только выполняли приказы. А политики думали лишь о своих выгодах и поэтому прислуживали королю.

Когда Длими и Уфкир постепенно поняли, что они для короля - всего лишь цепные псы и что вся армия - лейб-гвардия Хасана, они начали менять свои взгляды. Король использовал их как молоты, но молот получает столько же ударов, как и гвоздь, по которому он бьет. Когда они окончательно осознали, насколько опустились король и его режим, они решили, как граждане и люди, взять на себя ответственность и предпринять попытку свергнуть правящую клику.

Я сам для себя твердо решил, что никогда не стану политической проституткой и ни в коем случае не позволю запрячь себя в карету правящей касты. Я никогда не был вполне убежден в невиновности Длими и Уфкира в деле Бен Барки. Но для моего поколения Бен Барка и Уфкир просто были двумя сторонами одной медали, они слишком глубоко были связаны с режимом, хотя позже и изменились. Если моя страна свергнет монархию и станет демократической, думал я, надо будет дистанцироваться от Уфкира, а может быть с ним придется даже бороться.

То, что Уфкир рассказал мне о нравах двора, потрясло меня до глубины души. Однажды я не смог сдержать своих чувств и сказал: "Вы оказали мне большую честь, доверившись мне. Я готов стать террористом-самоубийцей и убить короля". "Нет, - возразил он, - это моя задача. Я не хочу предоставить никому другому честь уничтожить тирана". Ненависть к королю имеет в Марокко очень глубокие корни. Хасан олицетворяет собой всю гниль в нашей стране.

С этого дня Уфкир и я стали союзниками. Я спал в комнате на вилле Уфкира в Суисси и каждое утро ездил оттуда в казарму Мулай-Исмаила, где я оставался командиром своей танковой части.

Мой могущественный союзник иногда был очень разговорчив, иногда молчалив. Он часто говорил со мной о Насере и его идеологическом манифесте "Национальная Хартия", который он основательно изучил.

|Американские базы в Марокко, по его мнению, следовало ликвидировать. "Самая большая из этих баз - королевский дворец", - считал он. Я соглашался с ним: "Важнейшие базы неоколониализма - не военные, как при старом колониализме, а экономические, культурные и политические".