Теперь мне было ясно, что нельзя терять ни минуты. Кассета у них, и они знают все. В машине ее не было; я там искал ее сам. Она находилась, я знал это точно, в портфеле генерала. В моей комнате в казарме было несколько секретных документов, которые могли скомпрометировать других офицеров, моих друзей.

Поэтому я поехал в казарму тем же путем, по которому уезжал из нее. Я только собрался жечь бумаги, как позвонил командующий танковыми войсками и сообщил мне, что степень боевой готовности можно понизить. Я должен был приказать своим людям сдать оружие и предоставить им отпуск на двое суток.

Я еще раз сказал своему адъютанту, что рота не должна подчиняться ничьим приказам, кроме моих, и должна ждать моих указаний. Потом я сжег бумаги в умывальнике и приказал адъютанту устроить смотр солдатам и забрать у них оружие. Я только забегу в туалет и приду на смотр. Из туалета имелся выход к больнице. Там стоял часовой. Я наорал на него и устроил ему головомойку за недостаток бдительности: пусть думает, что это обычный контроль.

Покинув казарму, я поехал к одной знакомой француженке. У меня не было денег, и я хотел у нее немного занять. Мы распрощались, и я поехал от нее на своей машине в гараж за городом. Там я сменил мою униформу на купальные трусы, джинсы и пуловер и бросил пистолет и документы, по которым можно было идентифицировать мою личность.

Позже я узнал, что к моей знакомой приехали вооруженные до зубов полицейские и несколько дней сидели там в засаде, рассчитывая, что я рано или поздно появлюсь. Мою знакомую арестовали, стали допрашивать, но после вмешательства французского посла освободили. Она не была посвящена в мои планы, но с нее взяли подписку о невыезде. Долгое время она думала, что я убит. Покинув гараж, я взял такси и приехал в квартал трущоб Якуб-эль-Мансур. Это был первый этап моего бегства.

Я уходил из столицы на юг вдоль побережья, на котором было полно купающихся. Их ничуть не беспокоили события минувшего дня, они нежились на песочке и охлаждались в волнах. Я шел все дальше на юг в одних трусах, держа в руке джинсы и пуловер - это было, что я захватил с собой. Я потерял работу, зарплату, жилье, автомобиль и свою большую библиотеку, но не утратил своих смелых мечтаний о достойном человека будущем и лучшем мире.

Однако, я не забывал и о практических проблемах, которые мне предстояло решить. Целый день я шел вдоль побережья, по возможности избегая больших дорог. Полиция и военные, конечно, выставили повсюду посты.

Моей первой мыслью было бежать на юг, в Сахару. Там я мог бы жить среди бедуинов, пока не спадет напряжение. Я вспоминал о бедуинах из Сахары, которые кочевали у моей родной деревни. Моей отец предложил им бесплатно взять себе дома и поля, оставленные деревенскими жителями, ушедшими в города. Бедуины поблагодарили его, но отказались. Превыше всего они ценили свою свободу и не хотели быть прикованными к клочку земли.

Так что точной цели у меня не было. Никогда в жизни я не оказывался в подобной ситуации и не думал, что когда-нибудь окажусь. Все произошло так быстро, что я не успел даже подумать о такой возможности, что путч провалится, и я останусь в живых. Победа или смерть - такова была альтернатива.

Мне было ясно, что мне, может быть, придется покинуть страну. Для меня это было все равно, что улететь на луну. Я помнил о многих офицерах, которые после схиратского мятежа хотели бежать за границу. Всех их схватили и казнили.

Весь день 17 августа я продолжал свое бесконечное путешествие. Одна из самых больших дорог страны, между Рабатом и Схиратом, ведет через мост непосредственно к северу от Схирата. Я подозревал, что полиция осуществляет на этом мосту контроль, и поэтому решил переплыть реку между мостом и устьем. Это мне удалось, хотя плаваю я плохо. Но речь шла о жизни и смерти. У Схирата я вынужден был удалиться от побережья и пойти вглубь страны вдоль больших дорог.

Переходя большую дорогу между Рабатом и Касабланкой, я увидел человека, который продавал на обочине виноград. Я был очень голоден и остановился, чтобы купить пару гроздей. "Куда ведет эта дорога?" - спросил я, указывая вглубь страны. "Понятия не имею, я сам нездешний", - ответил продавец. Как раз в этот момент мимо проезжал человек на мопеде, и продавец предложил мне спросить его.

"Чего тебе надо?" - спросил водитель мопеда. "Я заблудился. Вчера я пришел из Марракеша в Рабат, чтобы встретиться с другом, но не застал его и решил вернуться в Марракеш. К сожалению, у меня очень мало денег. Я поеду на попутке или пойду пешком". "А документы у тебя есть?" - спросил водитель мопеда высокомерным тоном. "Нет, я их с собой не взял, не думал, что они мне понадобятся".

Этот человек был полицейским. Меня обуял страх. "Я пропал", - подумал я, но постарался скрыть свой страх. "А где ты будешь сегодня ночевать?" - допытывался полицейский. "Не знаю, может быть, какая-нибудь добрая душа пустит меня к себе".

"Можешь переночевать на дереве", - пошутил полицейский, но продолжал внимательно смотреть на меня. "Могу где угодно", - ответил я. "Некогда мне с тобой возиться, - вдруг сказал он. - Считай, что тебе повезло: у меня есть более важные дела, чем беспокоиться о таких бродягах, как ты. Если пойдешь по этой дороге, найдешь себе приют. Там на контрольном посту таких типов, как ты, рассматривают под лупой".

Как и во всех полицейских государствах, полиция имеет в Марокко большую власть. Она наводит на людей ужас. Каждый мелкий полицейский разыгрывает из себя маленького деспота и смотрит на простых смертных как на животных. Продавец винограда от страха подарил этому похожему на быка полицейскому половину своего товара.

Я поспешил убраться с этого места и пошел по прежней дороге. Пройдя милю, я почувствовал усталость. Я думал, что полиция, конечно, установила блокпосты на въезде в города и большие районы и на выезде из них. Лучше всего попытаться проехать дальше на попутке и сойти перед следующим большим городом, Бузникой.

Я вышел на большую дорогу и остановил машину, которая оказалась незарегистрированным частным такси. Шофер назвал цену. Я согласился, но при том условии, что он высадит меня за километр до Бузники. Он поинтересовался, почему. Я объяснил, что у меня нет с собой документов. За километр до города я попросил его остановиться, но он продолжал ехать. Я повторил свою просьбу, но он по-прежнему прикидывался глухим.

Он довез меня до полицейского кордона. С десяток машин выстроились в очередь перед ним. Но мой шофер не встал в очередь, а провез меня мимо нее прямо к полицейским. Их начальник пришел в ярость и напустился на него: "Приезжай быстрей, идиот, но в следующий раз будешь ждать, как все остальные!" Шофер не стал ждать, пока ему это повторят. Я и сегодня не понимаю, почему нас там не остановили.

Шофер высадил меня в центре Бузники. Оттуда я сразу же направился в лес. Мои сандалии развалились, и я продолжил путь босиком. Мои ноги болели, но я не останавливался. Стало так темно, что я почти ничего не видел на расстоянии вытянутой руки, но я слышал шум прибоя, а значит, опять был у побережья Атлантического океана.

Я шел и мечтал о том, как хорошо было бы превратиться в птицу. По ту сторону океана меня ждала свобода, но меня отделяла от нее бесконечная водная пустыня. Как же мне отсюда выбраться? И сегодня, много лет спустя, я иногда вижу во сне, что спасаюсь от марокканской полиции, преследующей меня по пятам.

После этих переживаний мне стали ненавистными препятствия, искусственно возведенные между странами и народами, и я мечтаю о том дне, когда подобные границы уйдут в прошлое. Пока это утопия. Но многие права человека, которые стали сегодня действительностью, раньше тоже были утопией. Много лет спустя после описываемых здесь событий я ехал из шведской местности Даларна в Норвегию и был воистину счастлив, не встретив ни одного пограничника.

Я мечтаю о том дне, когда исчезнут барьеры между исламскими странами. Европа уже далеко продвинулась по этому пути. Все цивилизации, культуры и религии должны стремиться к тому, чтобы было больше свобод и меньше запретов. Я за международное сотрудничество против тех сил, которые порабощают народы. Ведь эти силы тоже взаимодействуют, не признавая границ, чтобы пресекать волю народов к свободе.

После неудачного схиратского путча алжирская полиция выдала двух офицеров, которым удалось бежать из Марокко через алжирскую границу. И даже такая "демократическая" Англия выдала Марокко двух офицеров, которые улетели на вертолете в Гибралтар. Позже их расстреляли, потому что борьба за свободу считается в Марокко преступлением.

В ночной тьме лаяли собаки. Я смертельно устал и прилег отдохнуть на берегу. Было довольно холодно, и песок был немного влажным. Несмотря на непрерывный собачий лай и шум океана, я проспал глубоким сном несколько часов. Когда я проснулся, было еще темно. Я опять задумался о своем положении. Один Аллах может выручить меня из этой беды, думал я. Я встал, прочел утреннюю молитву и обратился к Аллаху с мольбой о помощи.

В конце концов, говорил я себе, я, как мусульманин, только выполнил свой долг, примкнув к джихаду, самый главный долг, согласно Корану. Исламский календарь начинается с бегства, бегства пророка Мохаммеда из Мекки в Медину, где он искал убежища от своих противников. Божьи посланцы Иисус и Мохаммед всегда были для меня примером. Они вели борьбу против зла в мире врагов, где господствовали силы тьмы, а масса была равнодушной и пассивной. Ситуация в нынешних "исламских" государствах во многих отношениях напоминает "джахилию", то состояние общества, с которым боролся пророк Мохаммед и признаки которого - коррупция, упадок и идолопоклонство. Слово "джахилия" означает "невежество" или "обскурантизм".

Еще ребенком, а позже учащимся, учителем и, наконец, офицером я вел непрерывную борьбу. Цель ее была не в том, чтобы сделать карьеру и за счет бедняков пробиться в высший слой, а в том, чтобы изменить систему путем борьбы против тирании и диктатуры, за свободу и справедливость. Я понял, что слова о справедливости в Марокко - пустые фразы. Тот, у кого есть совесть, не может чувствовать себя счастливым в обществе, где правят бандиты и идиоты. Собаки, лаявшие во тьме, напоминали мне о гиенах, которые терзали мою страну и теперь преследовали меня.

На рассвете я продолжил свое бегство на юг. Часов в десять я добрался до Мохаммедии, небольшого городка на побережье, недалеко от Касабланки. Я выглядел как бродяга. Моя одежда была влажной и грязной. Я направился в центр города, чтобы купить джебеллу (марокканский национальный костюм), и закусил в грязном рыбном ресторанчике в трущобном квартале. Люди сидели за столом, плотно прижавшись друг к другу, и говорили о путче. Из-за полицейского террора люди вынуждены были притворяться. Они боялись, не доверяли друг другу и не решались говорить о политике.

Завернутый в джебеллу и похожий в ней на крестьянского парня, идущего на рынок, я продолжил свой путь в Касабланку. Я добрался до нее лишь вечером. Мне вспомнилось мое детство, тот день, когда я впервые попал в Касабланку, не имея ни малейшего представления о том, где я буду жить, без всяких прав, не зная, что меня ожидает в будущем.

Я пошел на берег, чтобы снять на первую ночь палатку. В гостинице мне нельзя было ночевать ни в коем случае, потому что даже самые жалкие притоны находятся под надзором полиции. К тому же у меня было слишком мало денег. Разыскивать родных или друзей мне тоже было нельзя - слишком велик был риск. Полиция, конечно, уже выяснила, кто мои родные и знакомые, и следовало ожидать, что они находятся под самым строгим наблюдением. В Марокко все заискивают перед полицией и власть имущими, а от оппозиционеров шарахаются, как от чумы.

Когда я пришел на берег, было уже темно. Это место называется Аин Диаб. Я улегся прямо на песок. Здесь меня в любой момент могли арестовать. До сих пор мне везло, но я понимал, что моя жизнь висит на тоненькой ниточке.

Было очень трудно разработать долгосрочный план, прежде всего, потому что у меня почти не было средств. Документов тоже не было. Мне приходилось ежечасно импровизировать. На следующий день я купил себе парик, истратив на это 4/5 своих наличных. Денег у меня осталось совсем немного.

Надев парик, я дошел вдоль берега до места, где находится группа скал. Это место находится к югу от Касабланки и называется, как я уже сказал, Аин Диаб. Днем до этих скал можно добраться по суше, а ночью вода поднимается настолько, что они превращаются в небольшой островок. Там ночью я буду в безопасности, думал я. Посреди этих скал находится могила "марабута" (святого). Здесь же можно снять палатку. Тут полиция меня не побеспокоит, успокаивал я сам себя.

Спальное место в палатке стоило очень дешево - за парик я заплатил в 40 раз больше. Я сразу же заснул, но внезапно проснулся - какие-то люди ходили от палатки к палатке с фонарем и спрашивали документы. Что мне было делать? Если я выйду из палатки, меня сразу же обнаружат. Не оставалось ничего другого, как ждать. Я решил не сдаваться без сопротивления и попытаться вырвать оружие у одного из жандармов. Если меня схватят, то мои дни сочтены: меня ждет смерть после мучительных пыток. Я поклялся, что живым не дамся.

Я услышал, что они идут к моей палатке. Когда они вошли, я притворился спящим. Они посветили фонарем мне в лицо. На мне был парик. И, - о, чудо! - они погасили фонарь, задернули полог и направились к следующей палатке, где опять потребовали документы. До сих пор не понимаю, почему они не спросили документы у меня. Я вижу в этом волю Аллаха.

На следующий день я вернулся в центр Касабланки. Прежде всего, надо было раздобыть немного денег. Я хотел разыскать одного товарища. Его звали Месфиуи и он был членом ЮНФП. Мы принадлежали к одной и той же партийной ячейке в квартале Дерб Галеф. Месфиуи еще в колониальную эпоху был известным борцом сопротивления. После того, как я стал офицером, я потерял с ним связь. Мы встречались с тех пор лишь однажды, на одном партийном мероприятии, и то чисто случайно. Так как я знал его лишь по небольшой партийной ячейке, я полагал, что власти не знают о нашем знакомстве. Я помнил, что он жил в квартале Мафриф, где я когда-то работал ребенком.

Я нашел его дом и позвонил. Дверь мне открыл ребенок. Я сказал ему, что хочу видеть Месфиуи. "Кто вы?" - спросил ребенок. "Мохаммед Алауи", - ответил я. Это было имя известного журналиста "оппозиционной" газеты "Аль-Мохарир". Я не был с ним лично знаком, но знал, что Месфиуи с ним в контакте и его имя может сослужить мне службу.

Месфиуи меня не узнал и удивленно смотрел на меня. Я вошел без приглашения, снял парик и назвался Ахмедом. Потом я рассказал ему все. Он был очень взволнован и испуган и сказал: "Ты хочешь меня погубить. Зачем ты пришел ко мне?" "Мне нужна твоя помощь, немного денег или хороший совет. Не можешь ли ты подсказать, как мне выпутаться из этого положения?" - спросил я. Он немного подумал и сказал, чуть успокоившись: "Хорошо. Можешь ты прийти снова через час?"

 

Разумеется, я к нему не вернулся.
Несколько месяцев спустя я узнал, что король послал его в качестве своего личного представителя на какой-то конгресс в Бейруте. Вероятно, как только я покинул его дом, он сразу же побежал в полицию и выдал меня. Моя интуиция меня не обманула.

Я разыскал тогда другого своего знакомого, с которым я, правда, виделся не часто. Он был адвокат, человек глубоко религиозный и порядочный, политикой не занимался. Он принял меня очень дружелюбно, но имел при себе лишь небольшую сумму - 400 дирхамов. Он предложил мне прийти на следующий день, - тогда он даст мне еще денег. Я с благодарностью взял 400 дирхамов, но и к нему тоже больше не пришел.

Я вернулся на берег, но не на тоже место, что раньше. Там тоже сдавались палатки, но, как объяснил мне сторож, только на день, а не на ночь. Тогда я заныл, что я - бедный студент из Марракеша, и у меня нет денег на гостиницу. Он предложил мне переночевать в его собственной палатке рядом с его домом. Я сразу согласился. Он пригласил меня на ужин.

Когда мы сидели за столом, вошел его брат. Меня представили ему как студента из Марракеша. Братья заговорили о попытке путча, - эта тема была тогда у всех на устах. Брат оказался сотрудником тайной полиции. Он рассказал, что жандармы ищут одного офицера, который участвовал в путче, а потом "дезертировал". "У всех полицейских в Марокко есть его фотографии", - сказал он.

Я не вмешивался в их разговор, но дал им понять, что политика меня не интересует. Когда я поднялся, чтобы направиться в свою палатку, хозяин предложил мне пожить у него еще пару дней, если я хочу, - места достаточно. Я без колебаний согласился. Жить у полицейского или брата полицейского - лучшей защиты было не придумать. Никому не пришла в голову мысль, что я и есть тот беглый офицер. Мой хозяин был холостяком и работал криминальным инспектором в полиции.

Я провел у него два дня. Надо было только стараться, чтобы меня никто не узнал, когда я отправлялся днем в город. Я продолжал носить парик и отрастил бороду. Распрощавшись с моим хозяином-полицейским, я разыскал группу молодежи, которая пару месяцев назад ехала со мной автостопом в Рабат. Я знал, где они живут, и о нашем знакомстве никому не было известно.

Это были двое юношей и три девушки, которые жили вместе во время летних каникул. Вечерами их посещали многочисленные гости. Они жили на вилле; их родители были за границей. Все они называли себя "маоистами", - тогда это было модно, как джинсы и длинные волосы. На стенах висели портреты Мао Цзе-дуна и Че Гевары. Но что за странные это были маоисты! Они постоянно курили гашиш. Это были балованные дети очень богатых родителей.

Когда мне предлагали гашиш, я отказывался. Когда я молился, надо мной смеялись, называли "реакционером" и говорили, что "религия - опиум для народа". Вечерами они проводили спиритические сеансы и пытались передвигать стаканы силой мысли. У них не было в головах ничего, кроме этих фокусов, гашиша и спиртного. Раз они спросили меня, знаю ли я, кто такой Мао. "Да, - ответил я, - но если бы китайцы Мао курили гашиш, они не совершили бы революцию".

Я много думал о духовном состоянии марокканской молодежи. Когда в Китае Мао поссорился с Линь Бяо, марксисты в рабатском университете за одну ночь раскололись на маоистов и линьбяоистов. Если бы в Марокко порвали друг с другом, скажем, Бен Барка и Бен Седик, мы вряд ли услышали бы о конфликте в Китае между бенбаркистами и бенседикистами. Этот пример показывает, насколько мы в Третьем мире зависим от импортированных идеологий и насколько нашим левым не хватает связи с нашей собственной реальностью.

Наша левая молодежь гордится революциями Мао и Кастро, а сама лишь занимается болтовней и предается наркотическим "удовольствиям". Она представляет собой идеальный объект для идеологической агрессии Запада. Если наши университеты и школы выпускают такие кадры, то их лучше закрыть и произвести радикальную культурную и идеологическую революцию.

Я отнюдь не являюсь врагом западной культуры и цивилизации. Но прежде чем мы, мусульмане, сможем с ними мирно сосуществовать, мы должны осознать наши собственные корни. Мы взяли у Запада не лучшее, а худшее, его отбросы и декаданс. Мы не производим, а только потребляем. Мы не действующие лица истории, а ее объекты. У нас нет своей жизни, ни культурной, ни политической.

Многочисленные портреты Мао и Че Гевары на стенах и чтение ученых книг ничего не меняют; дела наших левых не имеют ничего общего с действительностью. Они восседают под этими портретами и воображают, будто занимаются политической деятельностью. Когда они счастливо проходят этот период "бури и натиска", они, пообломав рога, поступают на королевскую службу или становятся "народными вождями" в партиях, разрешенных режимом.

Я пробыл у "маоистов" три дня. Они учили меня, как придать новым джинсам вид старых и поношенных. Этот эффект достигается с помощью белил, металлической щетки и воды. Эти молодые люди были очень богаты, но хотели выглядеть бедняками. Они принадлежали к тому одному проценту молодежи, перед которым открыты все пути для образования и который готовит себя на роль революционных вождей, в отличие от нас, жалких реакционеров. Благодаря этому власть и после "революции" остается у тех же семей и общественных слоев.

Я покинул их, чтобы не привлекать к себе внимание соседей. Но мое короткое пребывание у них открыло мне глаза на тот способ, каким консервативные силы используют марксизм, чтобы сохранить власть под другими лозунгами и новым флагом.

О том, что произошло после, я не могу здесь рассказывать. Я жил во многих разных местах, разбросанных по всей стране, в очень трудных условиях. И сегодня надо беречь тех, кто мне тогда помогал, поэтому я не буду разглашать подробностей. Если позволят обстоятельства, я позже расскажу о событиях того времени подробней.

В марте 1973 г. я участвовал в подготовке различных партизанских акций в горах Атласа. Люди из радикального крыла UNFP создали небольшие партизанские отряды, которые нападали на базы сил безопасности в сельской местности. Первая такая акция произошла 3 марта 1973 г., когда бойцы сопротивления атаковали несколько полицейских участков в горах Среднего Атласа. Она закончилась неудачей, 20 партизан погибли. Я был идеологическим советником и инструктором по тактике партизанской войны. Я не доверял вождям UNFP, потому что они были марксистами и в их ряды легко проникали агенты полиции. Для меня любой марксистско-ленинский режим в Марокко был совершенно неприемлем.

Идеология, культура и религия нашего народа - Ислам. Он обеспечивает нашу культурную и политическую самостоятельность. Марксизм - часть европейского, иудео-христианского образа мышления и европейской цивилизации. У нас он приводит только к трагедиям, что доказывают примеры Афганистана и Южного Йемена. Местные марксистские режимы могли держаться у власти в этих странах только с иностранной военной помощью. Неудача партизанских акций в Марокко объяснялась тем, что вооруженные группы сопротивления были инфильтрованы "марксистами", которые на самом деле являлись агентами полиции.

Какое-то время я скрывался в горах. Мое положение становилось все более опасным, потому что многие партизаны попали в плен. К тому же обострялись политические противоречия между моими соратниками и мной. Марксизм проник в арабский мир не во времена Ленина, а гораздо позже, когда СССР вел империалистическую, экспансионистскую политику. Марксизм поэтому стал идеологией колонизаторов, а его апостолов можно было сравнить с миссионерами с их Библией.

Марксисты не анализировали научным способом реальные проблемы, чтобы найти их решение, а приходили с готовыми решениями и подгоняли под них проблемы. В Южном Йемене, в Омане и в марокканской Сахаре они искали "классовую борьбу", хотя там жили лишь бедные бедуины.

Наши марксисты - глупые попугаи. Может быть, в Европе марксизм является органической частью иудео-христианской культуры и философии, но в арабском и вообще в исламском мире марксисты - лишь один из отрядов вторгшейся колониальной армии, ее солдаты и миссионеры. Сами того не сознавая, они являются орудиями культурного, интеллектуального и философского империализма.

Я мечтал о побеге в Швецию. У меня не выходили из памяти слова начальника полиции, который издевался надо мной и другими учителями, требовавшими выплаты жалования: "Вы что, господа, воображаете, будто вы в Швеции?" С того дня я думал о Швеции; я кое-что читал об этой стране и хотел бежать туда и попросить политического убежища до лучших времен. Если бы меня схватили в Марокко, я против своей воли увлек бы за собой в пропасть и моих друзей, которые еще служили в армии; я, несомненно, выдал бы их под пытками.

Не буду рассказывать, как именно, но мне удалось добраться через Париж до Швеции.